Блог начинающего мага

Мне кажется, я знаю тайну: не бывает безответной любви. Любовь, лишенная эгоизма и притязаний на свободу другого человека, всегда находит отклик. Но я не могу сказать, какое чувство сильнее: любовь, скрепленная страстью, или любовь-дружба, когда взаимопонимание является полным и абсолютным, или любовь-ощущение, когда на событийном уровне не происходит ничего, когда ни страсть, ни дружба не связывают двух людей.
В моей жизни было такое общение с человеком, с которым у меня никогда ничего не было и не могло быть настолько, что мы даже никогда не затрагивали эту тему. Мы практически никогда не оставались вдвоем, но, сколько бы людей не присутствовало в комнате, мы безошибочно улавливали настроение друг друга, мы были эмоциональным отражением друг друга. Я – открытая, безудержная, не воздержанная на язык, толстушка-хохотушка, и он – холеный интеллектуал, закрытый для свободного общения, сноб до мозга костей, скупой на улыбку и комплимент.
Между нами существовала бесспорная связь на не доступном пониманию уровне, на котором не существовало никаких различий: мы ощущали мир где-то там, внутри, абсолютно одинаково, выдавая при этом абсолютно противоположные внешние реакции. Он не был для меня мужчиной, а я для него женщиной. Не знаю, кто из нас первый почувствовал близость между нами, мы вообще об этом никогда не говорили. Стоило мне мысленно обратиться к нему, как он тут же поднимал взгляд. Если я, думая о нем, неправильно трактовала его ощущения, его взгляд темнел, его боль отзывалась во мне, – и мне становилось зябко и неуютно. Если я точно улавливала его эмоцию, солнце заполняло и его глаза, и каждую клеточку моего тела.
Мы могли не разговаривать. Просто однажды я тепло подумала о нем, почувствовав его какое-то вселенское одиночество, и вдруг в ответ уловила благодарность, волнами идущую от него. Однажды, среди достаточно жаркой полемики, в которой мы тоже принимали участие каждый со своих позиций, я мысленно погладила его по голове, и он прикрыл глаза, и волны его нежности, почти физического удовольствия накатили на меня. Я могла пойти дальше, но, моя мысль об этом, едва промелькнув в моем сознании, вызывала его столь напряженное ожидание, как будто он состоял из одних антенн, и я прекратила опасные игры. Возможность обмена эмоциями и так была запредельной, но существовала черта, за которой, как я чувствовала, нас ждала пропасть, – это была возможность управлять процессом физического возбуждения друг друга на расстоянии. Я испугалась, что мы оба почувствовали: то, чем мы наделены в отношении друг друга, – гораздо больше физического влечения, и, перешагнув черту, мы лишимся этого навсегда.
А, может быть, мы были не готовы к развитию событий? Может быть, нас ждали непокоренные вершины, и от не имеющей физического проявления любви мы перешли бы к бесконтактной, но чувственной страсти? Но мы оба чувствовали табу. Позднее жизнь развела нас в разные стороны, мы изредка встречаемся, мгновенно схватывая все трансформации, произошедшие друг с другом, и болтая о всякой ерунде. И долго потом тепло разливается по телу, и счастье, и ощущение, что одиночества не существует, пока есть человек, который чувствует также как и ты. И этот свет переполняет душу и переливается через край, и хочется сделать хоть что-то, чтобы каждый испытал нечто подобное. И я заполняю еще один фрагмент в моей собственной мозаике, втайне надеясь чуть-чуть обогатить чувственную картину Вселенной:
Весенний свет мою наполнит душу.
Своей любви я больше не разрушу.
Я жизнь любовью до краев наполню
К тем, кто забыл, и к тем, кого я помню,
К тем, кто ушел, и кто остался возле,
Кто был до нас, и к тем, кто будет после...

https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/

Я отрубилась в тот момент, когда уже собиралась стукнуть анестезиолога по рукам – мне показалось, что я сейчас задохнусь. Не думала, что сознание отключается мгновенно. Я очнулась от того, что меня куда-то везли. Первое, что увидела – лицо младшей дочери. Это было приятно. Я посмотрела на ногу – гипс. Я не нашла ничего лучше, чем улыбнуться во всю ширь и радостно брякнуть:
– Хорошо!
Малыш испугался. Видимо, решил, что у меня немного после наркоза съехала крыша. Я не стала вдаваться в подробности. Просто у меня уже был опыт с общим наркозом, когда его действие кончилось раньше, чем операция, и зашивали меня уже в полном сознании. Мало приятного.
– Мама, что - хорошо?
– Что ты здесь. Что нога уже в гипсе. Ты как поедешь?
– Меня подружка на машине ждет.
– Тоже хорошо. Что врач говорит?
Она немножко стушевалась. Не умеют дети мне врать.
– Давай, колись.
– Ну, в общем, операция может не понадобиться, если все правильно сложили. Рентген покажет.
– А скажи-ка мне, Малыш, откуда ты меня везешь? Я помню, что перевязочная была на втором, а мы – на первом.
– С рентгена, его уже сделали. А ты что подумала?
– Я подумала, что меня перевезли в операционную, а мне вешают лапшу. Малыш, все сложили прекрасно. Я чувствую. Мы-то с тобой знаем, что хирурги тут классные.
Мы улыбаемся. Во-первых, у нее есть подружка, которой полагалось умереть, но ей не дали, во-вторых, – приятель, которому перерезали горло в подъезде, а здесь ему пришили голову. Таких случаев известно два, и по городу ходят легенды, что наших врачей приглашали в Москву делиться опытом, а они отказались, сказав, что оба раза были пьяные, и ничего не помнят.
– Мы приехали. Это твоя палата. Там все уже спят, поэтому смотри, что я куда положу. Вот сотовый с зарядником, держи их в руке, розетка над кроватью.
– Ладно, давай тут попрощаемся, ты меня закатишь, я сразу на бок, а ты езжай домой отсыпаться. Я утром вам позвоню, что и как. Не беспокойтесь, я буду спать долго. Отосплюсь за все.
https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/

Я не прошла испытания? Ну, уж нет. Просто испытание затягивается во времени. У меня еще хватит сил пройти его. Едут. «Нива». Не скорая помощь, конечно, но для местных дорог в самый раз.
Выходят врач и наш инструктор. Осматривают ногу. Брызгают чем-то обезболивающим прямо поверх многослойного эластичного бинта. Накладывают шину, помогают заползти на заднее сидение.
Разговаривают дружелюбно и спокойно. Я спрашиваю о Малыше. Все нормально, приземлилась, смотрит на нас в окуляр, волнуется.
Врач успокаивает, уверяя, что, возможно, речь идет о простом вывихе. Я делаю вид, что поверила. Инструктор спрашивает:
– Испугалась?
– Очень. Что Вы ворчать будете. Спасибо, что не ругаетесь.
– Чего после драки кулаками махать. Больно?
– Терпимо.
– Первый раз?
– Нет. В детстве ломалась. Кость у самого локтевого сустава вдребезги.
– Как угораздило?
– Прыгала. Без парашюта. Самое стойкое воспоминание детства – ВОСХИТО . И боль, когда разрабатывали сустав. Ничего, как настоящий.
Врач проявляет заинтересованность.
– Аппарат Елизарова?
– Нет, тогда о них не слышали. Лишние мелкие обломки вынули, вживили на их место полимер. Постепенно он оброс костной тканью.
– Никогда не слышала.
– Это была экспериментальная методика. Врач потом в Израиль уехал. Классный был доктор.
Мы подъезжаем. Врач дает наставления:
– Сейчас пересядете в другую «Ниву». Вас повезет наш спортсмен. Хорошо, что еще не уехал. Поедете в свой травм пункт. Дочка пусть шины вернет, у нас с ними напряженно. Укольчик сделать?
– Давайте. Дорога больно плохая, трясти будет.
Врач уходит за шприцем. Подбегает мой Малыш с вещами. Перепуганный сильней, чем я. Я думаю, каково бы мне было, если бы я ждала ее, не зная, что с ней. Я вздыхаю облегченно. Слава Богу! Мне опять повезло.
Водитель оказался славным парнем, развлекал нас разговорами и дал попить из своей фляжки. Это было неоценимо, мы не пили уже много часов, губы и все внутренности пересохли. Он спросил нас, как нам понравился прыжок.
– Честно говоря, никак. Впечатляют первые несколько секунд, пока не дернут за веревочку. Дальше – сплошная работа, попытка выполнить все инструкции. А тебе как, – обратилась я к Малышу.
– Фигня полная. Никакого кайфа.
Я испугалась, что парень обидится за свой любимый вид спорта. Но он не обиделся.
– Это правда. Если бы вы сказали, как все было сказочно, я бы не поверил. Настоящее удовольствие начинаешь получать раз на десятый, когда техника отработана, все делаешь на автомате, и есть время на удовольствие.
– Пожалуй, еще девять раз мне не прыгнуть.
– Было бы желание. Вот у нас раз у одного парашют не раскрылся, сорок два перелома. Еле собрали. Через год пришли выписывать из больницы, а его нет. Он уже в это время прыгал.
– А наш инструктор? Он что, теоретик? Мы думали, он с нами прыгать будет.
– Он был классный спортсмен. Все, отпрыгался уже. У него два сына летают, две дочери прыгают. Династия. Они на аэродроме выросли.
– Как же жена это терпит?
– Привыкла уже.
Я попыталась представить, каково ей, и не смогла. Наверное, это – особая порода людей. Нам не дано к ней приобщиться. Так, за разговорами, выехали на шоссе. Тряска кончилась, боль стала тупее. Наверное, укол подействовал.
– Ну вот, теперь минут сорок осталось. Вы где живете?
– На Уралмаше.
– Значит, едем в 23-ью, на Эльмаш. Вы можете вызвонить кого-нибудь с машиной, чтобы Вас потом забрали?
– Попробуем, не беспокойтесь. Только я сильно сомневаюсь, что поеду домой.
– Врач же говорила, что у Вас просто вывих?
– Успокоить хотела. Я без рентгена вижу два ложных сустава там, где им быть не положено. И сустав ведет себя неадекватно. А дочку отправим, вызвоним кого-нибудь. Малыш, как ты думаешь, младшей позвонить?
– Я ее боюсь. Она меня убьет, скажет: ты во что мать втравила?
– Придется все равно позвонить, она ведь давно ждет звонка и психует. Попробуй набрать.
– Пока вне зоны. Попробуем попозже.
https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/

Я сажусь. Оглядываюсь. Я не дотянула несколько метров до аэродрома и приземлилась в поле, в крайней, самой глубокой борозде. Перекатываясь, нога приняла сбоку удар о край канавы. Снаряжение мешает осмотреть ногу. Судя по звукам, есть перелом. Крови не видно. Уже хорошо. Пытаюсь вспомнить, как отстегнуть парашют, вспоминаю и постепенно избавляюсь от всей экипировки. Рассматриваю правую ногу. Голеностопный сустав явно не в порядке. Чуть выше вижу на внутренней поверхности голени бугорок, то же – на внешней поверхности.
Вспоминаю занятия по медподготовке в университете. По-моему, это называется ложные суставы. Вывих и двойной перелом? Не может быть. Мне совсем не больно. Нужно собрать парашют. Пытаюсь встать. Пожалуй, удобнее это делать на коленках. Я передвигаюсь на коленках, заплетая стропы в косичку. Правая нога болтается как-то не правильно. В памяти всплывает давно забытый термин «посттравматический шок». Похоже, мне нужна помощь. Я ищу глазами ближайшего приземлившегося парашютиста и машу ему рукой, прося подойти. Почему-то не могу кричать. Он быстро запихивает в сумку парашют и идет ко мне.
Боль понемногу проявляется.
– Ты как? Что случилось?
– По-моему, я сломала ногу.
– Крови нет?
– Нет.
– Может, вывих?
– Может, и вывих. Только кости уж очень громко трещали.
– Тебе очень больно?
– Терпимо.
– Жди, я быстро. Да не стой на коленях, сядь или ляг. За нами же наблюдают, ты парашют складываешь. Они же не видят, что тебе нужна помощь.
– Хорошо, я подожду.
У меня есть время. Я нахожу позу, в которой боль меньше, и лежу, подложив под голову запасной парашют. Все не так уж плохо. Я жива, кости срастутся. Легкие сумерки спускаются на землю. Эх, Земля, ты слишком поспешила мне навстречу. Объятия были слишком крепкими. Ты не простила мне измену? Рожденный ползать летать не может?
В памяти всплывают строки поэта-пирата Франсуа Вийона, написанные за день до предполагаемого повешения:
Я – Франсуа, чему не рад.
Ждет завтра смерть злодея.
И, сколько весит этот зад,
Узнает завтра шея.
О весе моего зада узнала правая нога. В голове звучит завистливый голос обреченного из «Операции «С Новым годом»»: «Вам хорошо, у вас только нога…» А что? Повезло, конкретно. Могло быть хуже. За что ж меня так? Чтобы служба медом не казалась? Чтобы не загордилась безмерно? Чтобы не чувствовала себя всесильной? Чтобы не бросала вызов времени? Или чтобы не отупела в своем маленьком личном благополучии? Вот оно и появилось, желание – поскорее встать на ноги.

https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/

Я не успеваю испугаться. Воздух встречает меня упругими колышущимися волнами, падения будто бы нет, я зависаю над квадратами полей, солнце светит по-вечернему мягко, я уже не вишу в упругости самолетных струй, воздух становится более разряженным, я тихонько парю вниз, вдруг резкий рывок – раскрылся парашют, о котором я совсем забыла. Хорошо, что при первом прыжке он раскрывается принудительно. Почему-то пришло сравнение со стреноженным конем. Только уздечками окутано все тело, и я зависаю на них. Рывок возвращает меня к действительности. Падение кажется очень медленным.
Сколько прошло из отпущенных трех минут? Так, что там положено делать? Посмотреть вверх. Парашют раскрылся полностью. Скорость нарастает. Дальше. Угнездиться на лямках, приняв полусидячее положение. Так, правой рукой ухватиться за стропы и подтянуться, большой палец левой руки просунуть под ремень, опоясывающий левое бедро. Подтягиваюсь. Палец не влезает, ремень впился очень туго. Попробую с другой стороны. Левой рукой хватаюсь за стропы, подтягиваюсь. Та же история. Пробую снова. Никак. Скорость нарастает. Приземление – только в положении полусидя, это я помню твердо. К тому же я лечу спиной по ветру. Ну, это ерунда. Поворот на 180 градусов, правая рука сзади – за левые стропы, левая спереди – за правые.
На тренажере мы были без шлемов, а сейчас руки явно коротковаты, голова в шлеме слишком большая. Так. Получилось. Лечу по ветру, не разжимая рук. Сколько осталось?
Земля приближается все быстрее. Ноги. Что делать? А что если, не меняя положения рук, попробовать подтянуться на них и за счет этого ослабить давление на ножные лямки? Я пробую. Кажется, получилось.
Угнездиться на ремнях в таком положении невозможно, но возможно имитировать полусидячее положение. Я подтягиваю и сгибаю в коленях ноги, насильно удерживая их вместе. Мне это удается. Снизу никто не командует, значит, все выглядит правильно. Рассуждать больше нет времени. Я чувствую себя эмбрионом, страдающим при появлении на свет. Руки напряжены до предела, удерживая тело в соответствующем положении. Между ними зажата голова так, что я не могу ей вертеть. Ноги слегка подтянуты. Чтобы увидеть землю, мне приходится скашивать вниз глаза.
Земля набрасывается на меня. Удар… Слава Богу! Перекат… Твою мать! Мне совершенно не больно, но хруст костей крайне озадачивает. Хруст раздается дважды, и каждый раз кажется мне состоящим из множества маленьких хрустов, как будто работает ручная кофейная мельница.
https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/

И мы крепко бинтуем голени. С неба сыплется вторая десятка. В ней – девчонки кроме нас, пожилой мужчина, похожий на Олега Борисова и остальные мужчины помладше. Рупор молчит. То ли все идет правильно, то ли всем не до них. Наша землячка с Уралмаша, которую уже не «колбасит», прыгает под четвертым номером. Мы следим за ней глазами, ее немного сносит. И это – мой момент страха. Я боюсь за нее. От напряжения меня прошибает пот. Она приземляется на поле вблизи аэродрома. Мы не дышим. Она встает и начинает собирать парашют. Нам становится легче. Она смогла. Она возвращается последней, с трудом волоча тяжелое снаряжение.
Мы идем навстречу.
– Ну, как? Страшно?
– Страшно. Самое неприятное тащить через все поле тяжелое снаряжение.
– Ты скажи, выходить из самолета страшно?
– Не поняла, не успела. Я сразу попросила меня вытолкнуть. Я только подошла к двери, не успела подумать, как получила под зад. Страшно, когда земля начинает стремительно приближаться. И удар.
–Удар очень сильный?
– Существенный.
– Ты молодец, у тебя все сбудется.
– Я надеюсь.
https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/

Наши шлемы попроще, и голос инструктора, вырвавшийся из рупора, разнесся по всему стадиону: «Второй номер, не маши руками, земля близко, ноги вместе, согни колени!». Парашютисты приземляются один за другим, все касаются земли ногами и перекатываются, как их учили. И нам кажется, что все прошло хорошо, и мы расслабляемся, довольные за тех, кто уже укладывает парашюты.
Вторая десятка сидит, уже экипированная, ожидая возвращения самолета. Мы ничего не успеваем понять. Какая-то суета, потом «Нива» направляется в сторону леса. Мы смотрим, куда она едет, и через несколько минут понимаем – туда, где приземлился второй номер. Вторая десятка идет на взлет, еще не зная о случившемся, и им легко и радостно. Первая десятка возвращается почти в полном составе, последним подходит мужчина, который приземлился рядом со вторым номером. Мы бросаемся к нему:
– Что там?!
– Открытый перелом голени. Кость торчит, кровища хлещет. Там врач и инструктор. Сейчас отправят в город. Просили спросить, у кого с собой права и он не за рулем, чтобы отогнать в город его машину после прыжков.
Мы молчим, подавленные услышанным. Игра становится опасной. Это вообще уже не игра. Обстановка на аэродроме накаляется. Никто не смеется, все напряженно всматриваются в небо, откуда должна начать сыпаться вторая десятка.
– Малыш, что будем делать?
– Прыгать, что же еще. Мы ведь и до этого знали, что бывают травмы.
– Я думала, что это бывает крайне редко.
– Сегодня уже было. Вряд ли бывает по две травмы в день. Их бы уже закрыли, или ни одна страховая компания не стала бы их страховать.
– Мужика жалко. Мне казалось, что он в отличной форме. И на нем ботинки высокие, жесткие, как положено.
– По краю ботинка, поди, и сломалась. Мать, он растерялся. Он приземлился на прямых растопыренных ногах. Нас же предупреждали.
– На спортсменов насмотрелся, они все так прыгают.
– У них другие парашюты, другая техника.
– Ладно, давай лучше посильнее прибинтуем стопу и голень эластичными бинтами, мы-то в обычных кроссовках.

Наконец пригласили по списку первую десятку. Девять мужчин и одна женщина, высокая, не худая, но крепкая. Тех, кого не снесет ветром. Тех, кому физическая подготовка поможет управлять парашютом, а нервы не сдадут. Наш знакомый пожилой красавец был вторым. Им долго подгоняли снаряжение, потом выдали шлемы времен отечественной войны, они посидели на дорожку и в строгом порядке, какого требует безопасность прыжков, бодро пошагали к самолету. Все было четко, строго и романтично. Своей решимостью и экипировкой они напоминали партизанский десант, который должен высадиться в тылу врага.
Самолет разбежался по короткой взлетной полосе (точнее, по примятой предыдущими взлетами траве), и мы оценили его неоспоримые качества – никакой современный самолет не смог бы взлететь с такого короткого разбега.
Самолет набрал высоту, сделал круг-другой и выбросил что-то яркое и трепещущее. Эта тряпица должна была подсказать летчику направление и скорость ветра, чтобы знать, когда и где начать сбрасывать парашютистов. Неожиданно они посыпались, один за другим. И почти сразу над каждым расцветал белый купол, и мы, затаившие дыхание и почему-то вставшие с травки, хотя видно было и сидя, вздохнули с облегчением. Мы знали, что парашюты раскрываются принудительно. Всегда. Но висящий спереди запасной парашют наводил на мысли…
Напряжение спало. Все идет нормально. С земли, с помощью какого-то прибора, наблюдали инструкторы. Нас предупредили, что если что-то пойдет не так, с земли начнут подсказывать.
Раньше прыжки обставлялись не столь серьезно, прыгунов почти не тренировали, а после краткого инструктажа сбрасывали с самолета. Один знакомый рассказывал, как паря в воздухе в состоянии полной эйфории, он услышал глас Божий: «Сынок, не верти башкой. Разворот по ветру, мать твою!».
И только последние два слова вернули его к действительности. Голос шел из передающего устройства, вмонтированного в шлем.

И вот последний этап тренировки: три тумбы высотой один, полтора и два метра. Нужно с них прыгнуть и технично приземлиться.
Это то самое, что я имела в виду, когда говорила, что прыгну с парашюта, если переживу тренировку. При моем росте и весе прыжок даже с высоты полутора метров представляется мне чистой воды авантюрой.
Сегодня утром, на автовокзале, дочка прыгнула с бордюра высотой сантиметров 50, чтобы не идти лишние десять метров до ступенек, а я благоразумно отказалась, после чего мы, поняв идиотизм моего поведения, долго хохотали. Сейчас было не до смеха. Но будничность тренировочного процесса исключала возможность отказа. Все прыгали по очереди, и сзади уже поднимался следующий, и обратного пути не было. Нужно было не просто свалиться кулем, нужно было сначала прыгнуть на ноги, держа их вместе, потом – так же с перекатом. Первое упражнение я довольно легко выполняю с метровой тумбы, не без усилий – с полутораметровой. Не знаю, прыгнула ли бы я с двухметровой вышки, но напряженная тишина, наступившая после моего взгромождения на тумбу, сразу сделала отступление невозможным. Инструктор шагает мне на встречу со словами: «Я подхвачу!». Я представляю комизм ситуации: «Тумба на тумбе!», мысленно крещусь и плюхаюсь. Удар весьма ощутим, но я даже почти не падаю. Примерно такой силы удар мы должны будем испытать при соприкосновении с землей. Дочка гордится мной. Зрительницы-болельщицы чуть не получают по инфаркту, так они за меня переживают. Инструктор бормочет тихонько: «Эта прыгнет», но в наступившей тишине его все отчетливо слышат, и он тут же начинает меня поругивать, но мне уже все равно: во-первых, я смогла, а во-вторых, страшно испугалась, но никто этого не заметил, так как я, по своему обыкновению, испугалась не до, а после.
Я присаживаюсь на травку, ощущая поджилки и подсчитывая синяки. Кости уцелели, а синяки проявятся позже. Наконец, сосредоточенность на себе прошла, и я наблюдаю, как прыгают другие. Та, которую уже не «колбасит», отрабатывает технику на полутора метрах, и никто ее за это не ругает. Пожилой красавец прыгает легко и изящно, и уже перешел к отработке прыжка с перекатом. Перекатывался он тоже очень технично. Мой Малыш сигает с двух метров, как будто всю жизнь только этим и занимается, а после ее стремительного переката они обмениваются с инструктором короткими словами:
– Карате?
– У-шу!
и сзади меня доносится радостное: «Вспомнил!». Мне нравится смотреть, как прыгают другие. Но нужно вставать и отрабатывать перекат.
Я тоже ограничиваюсь полутораметровым тренажером, и никто меня больше не заставляет прыгать с двух, да я бы и не стала. Очень не хочется переломать себе что-нибудь до основного прыжка.
В конце тренировки инструктор выбирает человека три-четыре, поругивает за не спортивность и как-то вяло советует хорошенько подумать. Я, конечно, в «группе риска». Но это уже ничего не меняет. Неужели я перенесла все муки сегодняшнего дня только для того, чтобы присоединиться к зрительницам? Ну, уж нет! Не дождетесь. Мы помалкиваем, и инструктор понимает, что никто из нас уже не откажется. Впереди нас ждут еще теоретические занятия, медосмотр, и долгое ожидание «у моря погоды».
https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/

Дочь проходит тренировку с легкостью и решимостью, а я с трудом. И чем тяжелее мне дается следующий этап, тем сильнее становится желание прыгнуть.
Дурацкий характер! Так было всегда. На работе мне всегда было интересно, пока что-то не получалось. Как только механизм начинал работать без сбоев, я начинала скучать. Неразбериха внедрения всегда была мне не менее интересна, чем спокойная сосредоточенность разработки. Наверное, поэтому меня любое руководство очень быстро начинает ставить на «не распаханный» или заваленный участок. Всегда начинать с нуля или с отрицательной отметки – мой удел и мой конек.
На первом этапе нас учат правильно вышагивать из самолета по команде «Пошел». Высота не больше метра. Всех дел-то – локти при выпрыгивании до касания с землей должны быть прижаты к телу, а ноги вместе. Но локти у меня упорно не желают прижиматься к телу, и меня заставляют прыгать снова и снова. Я ворчу про себя, но прыгаю, так как нам хорошо объяснили – растопыришь локти или ноги при прыжке с самолета – и тебя закрутит, и стропы могут спутаться, и парашют может не полностью раскрыть купол. А нам это надо? Нам это не надо. И я бурчу про себя: «Такой хоккей нам не нужен» и снова лезу в самолет, и снова выпрыгиваю, пока не слышу: «Достаточно».
Больше всего меня напрягает, что я всех задерживаю, что все внимание акцентировано на мне. Но после «достаточно» слышу общий вздох облегчения и понимаю, как все за меня переживают. За меня, и за ту, которую «колбасит». Инструктор говорит ей, что она слишком возбуждена, и советует ей отказаться от прыжка. Она упирается. Он пытается выяснить, чего она боится, и ее ответ меня смешит: «Я боюсь, что испугаюсь выпрыгнуть!».
Я бурчу: «Какая предусмотрительность! Боюсь, что испугаюсь!».
И спрашиваю, выпихивают ли из самолета силой?
– Конечно, кто забоится, получит под зад. Если вы уже в самолете, и замешкаетесь, следующий за вами может опоздать с прыжком. Интервал между парашютистами – десять секунд. Иначе за один круг пять человек не успеют выпрыгнуть. Так что, назвался груздем…»
Сообщение о том, что в самолете никто не останется, странным образом успокаивает ее. А я-то подумала, что она скажет что-то вроде: «А теперь я боюсь, что испугаюсь сесть в самолет…». Но она не такой клоун, как я, она берет себя в руки и очень старается.

https://ridero.ru/books/mozaika_lyubvi/